Рассказ от лица Верочки - на тему "Что могло быть".

Новое платье королевы

. И не дай вам Бог опоздать с утра на работу!
Нет, она, конечно, не будет кричать на вас, как базарная торговка. Более того - она и замечания вам не сделает. Просто в конце месяца объявит, что оштрафовала за опоздание (пятьдесят центов штрафа за минуту задержки, а зарплата у меня, например, и так триста долларов, так что доллар в день - это ого-го. Поэтому каждое утро проскакиваешь свою марафонскую дистанцию со спринтерской скоростью, прибегаешь мокрая, злая, язык на плече, глаза навыкате.
Не скажу, чтоб она была свирепая или недоброжелательная. Чтобы быть к кому-то недоброжелательной, надо как минимум этого кого-то перед собой видеть. А Калугина не видит. Для нее люди - как пешки, никого не замечает и ни в грош не ставит.
Мужа у нее отродясь не было. Детей тоже. Подруг - тем более. И любовника - ни до, ни после того случая у нее, по-моему, не водилось. Ей-богу! Да сами подумайте - кому нужна такая мымра, которая только и умеет, что раздавать приказы, все больше - о штрафах и увольнениях. Что. Без любовника никак. Ой, нет, не надо мне про женскую физиологию - женское к ней никакого отношения не имеет.
Не помню, чтоб она когда-нибудь с кем-то на моих глазах говорила о чем-нибудь, кроме работы. Я восьмой год у нее работаю, я знаю про нее все (профессия у меня такая - кто знает о своем боссе больше, чем секретарша. И я вам говорю: все, что не касается закупки товара, открытия новых отделов, бухгалтерии, сбыта, спроса и выручки, для Калугиной умерло. Давно и навеки. Я когда открываю какие-нибудь женские журналы, где есть статьи про всяких там бизнес-леди, таких из себя элегантных, остроумных и очаровательных, мне просто смешно. Сколько я их видела - все они одинаковые. Замотанные, задерганные, морды в морщинах. Вещи из дорогих магазинов, а выглядят так, как будто их в секонд-хэнде покупали.
Чтоб быть элегантной и очаровательной, надо вкус к жизни иметь. Надо делать все с удовольствием - одеваться с удовольствием, кушать с удовольствием, причесываться, мужчинам улыбаться. Я не знаю, что такое Калугина может делать с удовольствием, кроме как прибыль подсчитывать. Это я все вам рассказываю, чтоб было понятно, что она за человек. Несимпатичный, знаете ли, человек. Не улыбнется никогда. Одевается как-то мрачно - все в серое, в черное, в коричневое. Голос резкий, хриплый (курит очень много) , не говорит, а каркает.

Никогда доброго слова не скажет. Все сама решает - никому не доверяет, за всеми двести раз каждый вопрос перепроверит. Уж сколько я лет при ней, скольких ее сотрудников пересидела, сколько с ней вместе всего пережила - ведь и мне до конца не верит. Да ладно, чего там, я привыкла уже.
Когда это все случилось, лет ей было, между прочим, всего тридцать шесть, а выглядела она совсем старухой. И держалась так, что ее даже собственные замы боялись, что уж о рядовых сотрудниках говорить.
И вот представьте себе, что эта наша старуха, вся из себя такая правильная, суровая и недоступная, завела себе любовника. Прямо в нашей же фирме. Связалась с подчиненным. Ага. Работал у нас в компьютерном отделе Толя Новосельцев. Ну, компьютерщик он был неплохой, только не в себе как будто - да все они, компьютерщики, такие, не от мира сего. И вот он должен был чего-то там в офисной сети усовершенствовать, и Калугина ему велела соответствующую служебную записку подготовить. Он написал как мог, да, видимо, глупость какую-то написал. Начальник отдела - он тогда с женой разругался сильно, дело даже к разводу шло, а все потому, что она его с Лозинской застала из отдела снабжения, такой ужас, она заходит, а они. А, да. Ну, в общем, не до работы было Толиному начальнику, он и «подмахнул» не глядя. И на утверждение к Калугиной отправил. А Калугина каждую бумажку самолично вдоль и поперек проверяла. Новосельцевскую проверила - у нее глаза на лоб полезли. «Вера, - говорит, - давайте ко мне этого бездельника, я ему сейчас. »
Вызываю Новосельцева - он приходит, аж трясется от страха. Я ж говорю, ее все боялись. А такие, как Новосельцев, - тем более. Хлипкий был мужичок, такой, знаете, жизнью обиженный. Пиджачишко на нем мятый, с барахолки, десять баксов - красная цена. Брюки какой-то дрянью заляпаны, ботинки не чищены. Толя развелся еще г молодости, с тех пор холостяком жил - ну понятно, неухоженный мужчина. И сам какой-то жалкий, несчастненький, в очочках, на макушке лысинка пробивается. Бр-р-р. Он к ней в кабинет заходит - аж меньше ростом стал. А когда вышел - и вовсе лица на нем не было. Чуть не Р плачет. Ну, я-то знаю, как Калугина распекает - не кричит, а тихим таким змеиным шипом тебя изводит, и смотрит так, как будто ты пустое место; умереть легче, чем все это выслушивать. Мне Новосельцева даже жалко стало. Тут Самохвалов в приемную выходит - калугинский зам, - они с Новосельцевым еще с института знакомы. Стал спрашивать, что, мол, случилось. Новосельцев рассказал. Самохвалов и говорит - понятно, мол, чего ж ты хотел? Баба еще в самом соку, а живет одна, любовников нет. Вот, мол, и бесится от своей женской невостребованности. Вот если б, говорит, ей какого-никакого мужика подкинуть, она, может, человеком стала бы. Говорит, а сам ржет, жеребец здоровый, и Толику подмигивает: мол, давай, Толя, не теряйся, приударь за ней, глядишь - сделаешь приятное всему коллективу. Честное слово, противно было все это слушать! Но выгнать я их не могу - Самохвалов вроде как начальник. Вот и сижу, молчу в тряпочку. Толик даже руками замахал - ты что, мол, какое там «приударь»! У меня, говорит, сердце в пятки падает, когда я ее вижу. С тем и ушел. Уж не знаю, что там потом происходило, только через пару недель я замечаю, что с Калугиной что-то не то творится. Вид какой-то рассеянный, документы ее на столе по два дня дожидаются - сроду с ней такого не было, у нее вся жизнь по минутам расписана была, никогда она ничего такого себе не позволяла.
Потом однажды вызывает меня к себе, смотрит в угол и говорит так, как будто между прочим: «Слушайте, Вера, запишите меня к стилисту». У меня чуть блокнот из рук не выпал. Сколько я ее знала, она всегда с одной прической ходила - «челка на бочок», и вдруг - стилист. Ну, мое дело маленькое - я башкой мотнула - хорошо, мол.
«И еще, - говорит, - Вера, вы могли бы в субботу поработать? » В субботу поработать - такое у нас часто бывает, и никто меня отродясь не спрашивал, могу я это или не могу. Я опять киваю.
И что вы думаете? В субботу Калугина меня сажает в тачку, и весь день мы с ней по магазинам ездим, шмотки ей выбираем! Я ей советую, а она деньги слюнявит и только стонет - Господи, как дорого все!
Вот не вру - не меньше десяти тысяч баксов оставили в этих магазинах! Кофточек всяких накупили, юбок несколько штук, брючек, пиджачков, свитерочков всяких. И все самое лучшее - она ж не фефелка какая-нибудь, а бизнес-леди, соответствовать надо. Калугина баба аккуратная - у нее на листочке записано было: одежда для отдыха за городом, одежда для обеда, костюмы офисные, и т. д., и т. п., и др. И платье вечернее, между прочим.
Мы с ней несколько бутиков объездили, платьев перемерили - кучу. А все на ней смотрится, как на корове седло. У нее повадки мужиковатые, держать себя не умеет - ей бы робу носить, а не вечернее плате. В конце концов надоело ей это, взяла первое попавшееся с вешалки - что-то такое блестящее, переливающееся - и, не меряя даже, говорит - заверните! И вот после выходных, после магазинов этих и стилистов, приходит Калугина на работу - мама дорогая! Прическа вся «перьями», в сорок цветов крашенная, губы, как у вампирши, алые, брови выщипаны. Костюм новый, сапожки. С одной стороны - очень даже симпатичная баба нарисовалась, довольно молодая. Вот что с женщиной может стать, если у нее деньги есть и стимул появляется выглядеть по-человечески. С другой стороны - я ж знаю, что это Калугина, и от этого как-то дико делается.
Понятно, что просто так лягушки в царевен не превращаются. Для этого как минимум Иван Царевич нужен. Между тем через приемную - ни одного звонка с незнакомым мужским голосом. Кого она себе завела - непонятно.
Ну, пришлось подслушать, когда она по прямому телефону разговаривала. И кто, вы думаете, ей звонил? Новосельцев!
Не знаю, когда и где он ее обработал, но называет «дорогая» и «Люся». Калугину - «Люся»! А она прям млеет вся, сюсюкает с ним и мурлычет: Тольчик-колокольчик, зайчик мой. Тут мне, честно говоря, даже обидно стало за нее - не знает ведь, дура старая, что это Самохвалов ее «колокольчика» надоумил за ней приударить. А в фирме что делается! Все на ушах стоят: Калугина влюбилась! Да такого с сотворения мира не было. И понятное дело, все этим стараются попользоваться: проекты всякие, которые она по пять раз уже обратно заворачивала, подсовывают на подпись, премию клянчат, деньги на новую технику выбивают. Пока бедная баба млеет от любви, она добрая, глупая, вот все и спешат подсуетиться. Ну, большинству она отказала, конечно, - это все-таки Калугина, руководитель со стажем, ее врасплох не застанешь, - но кое-что все же подписала.
Скоро Новосельцев и скрываться перестал - по нескольку раз на день к ней в кабинет бегал. Закроются там и сидят. Народ в приемной тусуется, спрашивает, скоро ли Людмила Прокофьевна освободится - а я вру, что у нее производственное совещание по внедрению современных технологий автоматизированного учета и контроля. Он выходит - рожа такая самодовольная. Я как подумаю, чем они там занимаются, и смешно, и не по себе как-то. Ну совсем они друг другу не подходили - этот малахольный Новосельцев и Калугина.
Однако же счастливы люди. И вот когда роман у них в самом разгаре был, случился у нас день рождения фирмы. Мы его каждый год отмечаем, и Калугина всегда присутствует - поэтому праздника не получается. При ней даже пить боятся. Не пробовали праздновать, сидя у крокодила в пасти? Попробуйте, может, понравится.
А в этот раз дело идет как по маслу. Шахиня наша добрая, веселая стала - чего с такой праздник не отметить? Все готовятся, значит, предвкушают.
Праздновать должны были, как всегда, в офисе. Контора у нас солидная - целый особнячок занимаем. Специальный зал для переговоров имеется, человек на семьдесят. И вот с утра вся работа - побоку, мужики за спиртным бегают, женщины стол накрывают, все нарядные такие, настроение приподнятое. Новосельцев ходит - кум королю.
Калугина полдня в парикмахерской пропадала. Вернулась - я обомлела: ну просто королева! Эх, что с женщинами делают любовь и деньги. «У меня, - говорит, - Вера, сегодня особенный день». Я вежливо так интересуюсь, чем он такой особенный. «Я, - говорит, - Вера, сегодня должна одному человеку на его предложение ответить». Я уже поняла, о чем она, но сама спрашиваю с невинным видом - что, мол, предложение о совместном бизнесе? Она засмеялась и говорит: «Почти. Совместное хозяйство и семья - это почти бизнесНу и как вам такой образ мыслей у женщины. Ну, я ее поздравлять давай, она улыбается. Ушла в свой кабинет переодеться - она с утра с собой платье нарядное привезла, то самое, что купила, не меряя.
Я побежала в зал переговоров - посмотреть, как там работа движется. А там никого и нет, только два человека - Самохвалов и Новосельцев. Я их из дверей увидела, а они меня - нет. Собралась уже в зал зайти, но тут слышу, как Самохвалов Новосельцеву говорит: «Да, Толя, ты у нас прямо Казанова какой-то. Лихо ты ее окрутил! »
Я тут же шмыг за дверь! Стою, слушаю.
Новосельцев хихикает так в ответ. Самохвалов давай спрашивать, мол, как тебе Калугина - ну, как женщина? Новосельцев замялся: да, говорит, если честно, так себе. Темперамент, говорит, не тот, да и командовать сильно любит - привыкла, мол.
Самохвалов ржет: «Это ж сколько тебе, бедному, терпеть приходится ради счастья всего коллектива». Новосельцев помолчал, а потом говорит ему так серьезно: а с чего ты, мол, Юра, взял, что я для коллектива стараюсь?
Самохвалов ржать перестал. А Новосельцев продолжает: задолбала меня, Юра, такая жизнь. Мне уже, мол, сорок скоро, а я как был простым специалистом, так им и остался - даже в «ведущие» не выбился. Но я, говорит, теперь от жизни все возьму. Вот посмотришь - женюсь на Калугиной, и половину бизнеса она на меня перепишет.
Самохвалов молчит. У меня прям желание было выйти из-за двери да дать Новосельцеву по лбу как следует. Нельзя сказать, чтоб я сильно Калугину любила, но от такой наглости аж дух захватило. И жалко мне ее стало до слез - как она наряжается для него, в рот ему заглядывает, думает - вот оно, счастье, привалило наконец! А он обобрать ее собирается.
Новосельцев в раж вошел: я, мол, первый раз по любви женился, а она от меня к какому-то хлыщу ушла. Так что ну ее, любовь, куда подальше. Любовью сыт не будешь. А я все сделаю, вот посмотришь - но половина магазинов мои будут! А потом, говорит, - гуляй, Люся! Спасибо за помощь, свободна.
Тут уж я совсем было собралась в зал войти да сказать что-нибудь этому гаду, но вдруг слышу, сзади звук какой-то. Оборачиваюсь - Калугина стоит.
Прическа шикарная, макияж. Платье такое, что дух захватывает, - чистая королева. Стоит, губы закусила, подбородок дрожит, и пальцами платье дерет - чтоб не зареветь в голос. Видно, все слышала. И как это я не заметила, когда она подошла?
Я только рот открыла, чтоб сказать что-нибудь, а она тихо так пальчик к губам приложила - молчи, мол, - и ушла.
Народ уже в зале собрался, все Калугину ждут, без нее не начинают. А она заперлась в своем кабинете и не выходит. Я - в ужасе. Хорошенький праздник получается! Полчаса проходит, час - она не выходит. Потом по селектору со мной связывается: идите, мол, Вера, скажите, чтоб начинали, я скоро подойду. Я иду в зал, там народ томится, ходит кругами возле закуски и выпивки. Калугина, говорю, начинать велела, сама скоро будет. Все тут же обрадовались, за стол побежали, давай бутылки открывать. А я сижу ни жива, ни мертва, и соображаю, что дальше будет.
По голосу слышно было - плачет. Все, думаю, сейчас зайдет, вся зареванная, в зал да ка-а-к даст Новосельцеву пошечину! Или сообщит ему, что он уволен. Или еще что-нибудь выкинет. Если б я такое услышала - прямо не знаю, что с ним сделала бы.
И вдруг - еще полчаса прошло - она заходит. Лицо спокойное такое, веселое даже. Платье на ней сверкает, глаза блестят, подбородок задран - настоящая красавица, никогда ее такой не видела. Народ с мест повскакивал, зааплодировали даже. А она прошла к своему креслу, как королева, села.
Ну, думаю, нет, такую бабу жалеть незачем. Она сама себя пожалеет - да так, что всем вокруг тошно станет. Раз уж вошла такая спокойная - значит, не ревела в своем кабинете, а мозгами шевелила, успела придумать, как этому мерзавцу отомстить.
Все давай по очереди тосты говорить, да все за нашу дорогую Людмилу Прокофьевну - и справедливая она у нас, и мудрая, и дальновидная. Она так величественно кивает, благодарит. И смотрит через стол на Новосельцева - да с такой нежностью смотрит, да так ласково, что у меня мурашки по спине бегут. Все, думаю, не жить тебе, Толя: если уж она сразу тебя не убила, значит, что-нибудь пострашней тебя ждет, теперь умирать будешь долго и мучительно.
И тут Калугина берет слово. В зале тишина. Она встает с бокалом в руке - бокал дрожит. Волнуется, значит.
И вот она всех благодарит за хорошую работу и выражает надежду, что дальше наш коллектив будет работать еще лучше. Все гудят согласно - а как же, работать будем все лучше и лучше, только бы вы улыбались, дорогая Людмила Прокофьевна.
«И еще, - говорит Калугина, - я бы хотела в этот радостный для всех нас день объявить вам об одном очень важном своем решении».
Тут все просто обмерли, тишина такая, что слышно было, как кондиционер жужжит.
«Я, - говорит Калугина, - хочу вам объявить о своей помолвке с очень хорошим человеком - Анатолием Ефремовичем Новосельцевым».
Вот тебе и здрасьте!
Bay! - кричат все, кто-то давай орать «горько! », руки Новосельцеву жмут, Калугину поздравляют. Она счастливая такая, глядит на него через стол, прям умирает от счастья. Я уже вообще ничего не соображаю. Не верю я, чтоб она могла ему простить такое.
Он смотрит на нее, улыбается, но сам как будто испуган - видно, не ожидал, что она при всех это скажет.
Народ выпил и только собрался снова выпить, Калугина опять встает.
«Я, - говорит, - еще не все сказала. У меня еще кое-что важное для вас есть»
Все опять притихли, ждут.
«Я, - говорит Калугина, - считаю, что в семье все должно быть честно, все поровну. Поэтому я приняла такое решение - отныне Ново