Эти люди совсем не умеют защищаться.

Это был один из тех странных дней, когда природа словно не может разобраться со своим настроением: хлестать в лицо ещё февральским ветром или гладить его первыми, несмелыми, уже мартовскими солнечными лучами? В итоге решила хлестать.

Янка вышла из комнаты, едва заслышав приближавшиеся раскаты скандала. Ей было жалко их практически одинаково: отца, который растерянно стоял посреди кухни с печально опущенными плечами, и мать с пылавшим от гнева лицом, готовую выплеснуть очередную порцию несокрушимых доводов.

Мать вызывала Янкину жалость оттого, что была нелюбимой невесткой, в жизнь которой, словно злая ведьма, постоянно вмешивалась неласковая свекровь.

Но отца Янка всё-таки жалела больше. Совсем ненамного – но больше. Он не умел защищаться. Каждый словесный выпад матери был ему ударом под дых, словно он боксёр-новичок, который не вовремя «открылся». И этот могучий, сильный, красивый мужчина просто слушал. Хотя нет, неправильно: он впитывал боль, гнев, обиду жены, словно губка. И Янка наблюдала превращение: глаза отца становились нездешними, в них появлялось отсутствующее выражение обречённого. А лицо серело, и едва заметная щетина казалась чернее и гуще, внося трагичность в его облик. Резко очерчивались морщины, превращая лицо тридцатипятилетнего мужчины в маску воина. Он воевал сам с собой, усмиряя самого опасного душевного зверя – гордость.

Появления Янки на пороге кухни никто не замечал. Мать сыпала вечными вопросами:
– До каких пор она собирается вмешиваться в нашу жизнь, управлять ею? За что она так меня ненавидит? Ну ладно – меня, а внуков, наших детей? Почему ты не можешь сказать ей раз и навсегда, что мы семья, мы не будем делать всё так, как хочется ей? Почему ты снова молчишь?

Он слушал и сжимался, серел лицом и становился меньше ростом. Янке хотелось подсказать отцу правильный ответ, и она даже начала шептать, выразительно артикулируя:
– Скажи ей, что она важнее. Скажи, что любишь её.

Янка знала, что стоит отцу это сказать, как скандал утихнет, словно буря в стакане воды. Но отец не обращал на Янку ни малейшего внимания, потому что ей было всего пять лет и она не могла ничего знать о любви и компромиссах.

Отчаявшись услышать ответ, мать отгородилась от них, громко хлопнув дверью ванной комнаты. Вскоре оттуда послышалась резкая, финальная реплика, полная отчаяния:
– Я не знаю, как нам дальше жить и что делать. Давай разводиться!

Янка оторопела: слово «разводиться» она слышала первый раз и не знала, что оно означает. Однако выражение отцовского лица ясно давало понять, что это что-то очень, очень плохое.
Из ванной послышались сдерживаемые рыдания. Отец дёрнул ручку двери – она оказалась запертой.
– Открой! Ну, открой же!
– Зачем? Дай мне побыть одной.

И тогда Янка тихонько коснулась руки отца:
– Папа, а как это – разводиться? Это что такое вы с мамой будете делать?

Отец вздрогнул и уставился на Янку, словно не она, а он только что проснулся и увидел то, чего не замечал ранее.
– Понимаешь, дочка, разводиться – ну это… это когда мама будет жить в ванной, а я – в коридоре. И так будет всегда.

Янка посмотрела на отца, от удивления сложив губы буквой «о». затем спросила:
– А где буду жить я? Я не хочу жить в ванной! Там тесно и скучно.
– Когда люди разводятся, им всегда тесно и скучно, вне зависимости от того, где они живут – в ванной или во дворце.

Что и говорить, отец всегда умел всё объяснить доходчиво. Однако Янке от этого легче не стало, наоборот – в носу защипало, накатились непонятно откуда взявшиеся слёзы. Янка просительно шмыгнула носом:
– Не надо разводиться, ну, пожалуйста!

В ванной стало подозрительно тихо. Послышался щелчок, дверь приоткрылась, являя заплаканное лицо матери.
– Зачем ты расстраиваешь ребёнка?

И уже обращаясь к Янке:
– Проголодалась? На завтрак будет вкусный омлет, а к чаю – пирожное.

Янка отрицательно замотала головой:
– Не хочу. Я хочу гулять, а потом – пирожное, а потом – смотреть мультики. Но это – если вы не будете разводиться. А то я ничего не хочу.

Мать ещё раз вытерла покрасневшие глаза полотенцем и вышла из ванной. Сказала отцу сухим, чужим голосом:
– Погуляй, пожалуйста, с ней. Я не могу выйти на улицу в таком виде.

Янка тут же начала натягивать ярко-малиновые колготки, неодобрительно поглядывая на мать: она не любила, когда та говорила этим бесцветным, надтреснутым голосом. Янке казалось тогда, что мать разлюбила и её, и отца, что все они стали чужими друг другу. А разлюбить – это ещё хуже, чем развестись, во всяком случае, Янка думала именно так.

Мать наблюдала за тем, как Янка одевается, подавая дочери свитер, юбку, поправляя на ней красно-синюю курточку. Мать была красивой – всегда с макияжем, причёской, улыбкой. Но сейчас Янка видела женщину в бигуди, с порозовевшими, кроличьими веками, в домашнем халате и мягких тапочках. И тогда Янка поняла, что мать тоже не умеет защищаться.

Они шли по серой мартовской улице – высокий мужчина в распахнутом чёрном пальто и девочка в красно-синей куртке и? 6?