10 Частьферо попытался перебить его, но мужчина-ребенок все бормотал.

— … se ir? n contigo. / Me olvidor? s, me olvidor? s. / Junto a la estaci? n Ilorar? igual que un ni? o, / Porque te vas, porque te vas, / Porque te vas, porque te vas …
Голос был ужасен, словно связки раскалились от трения и чуть не лопались. Повысив голос, Феро удалось вывести Хоакина из транса. По его приказу тот замолчал.
— Хоакин, вы меня слышите?
— Да, слышу.
Он снова говорил мужским голосом.
— Как вы себя чувствуете?
— Усталым.
— Вы помните, что сказали мне под гипнозом?
— Нет.
— Отлично. На сегодня достаточно.
— Что со мной, доктор?
К нему вернулся шутливый тон, в котором, однако, сквозило беспокойство.
— Еще слишком рано делать выводы. Вы согласны приходить ко мне регулярно? Пройти обследование?
— Все, что хотите, — произнес он, сдаваясь.
— А теперь мне надо переговорить с вашим отцом. С глазу на глаз.
— Ну конечно. До свидания, доктор.
Скрип стульев. Стук двери. Затем — дрожащий голос отца:
— Ужасно, правда?
— Вовсе нет. Но придется провести исследования. Проверить, нет ли неврологических нарушений.
— Разумеется.
— У вашего сына — я говорю о том существе, к которому я обращался во время сеанса гипноза, — наблюдаются специфические симптомы.
— Симптомы чего?
— Реверсия местоимений. Повторение вопросов. Эхолалия. И даже лицо: вы заметили, как оно исказилось, когда заговорил другой?
— Симптомы Чего?
— Аутизма.
— Я не желаю слышать это слово.
— Вы никогда не лечили его от этого?
— Вам известна его история. В первые годы его жизни меня не было рядом.
— Какие отношения были у него с матерью?
— Мать умерла от родов. Hay Dios mio Господи Боже мой! (исп. ) , вы что, ничего не записываете?
— Я не понимаю, как вы поступили с этим ребенком.
— Так было принято у меня на родине. Все так делали.
Говорили они тихо. Жанна попыталась представить себе эту картину. Феро так и не открыл шторы. Значит, они все еще в потемках.
— Мне надо больше знать о его прошлом. По-вашему, что он имел в виду, когда упомянул лес мертвецов?
— Не знаю. Меня там еще не было.
— А что за испанские слова он все время повторяет?
— Это я могу сказать. Слова из испанской песни семидесятых годов. «Porque te vas». Из фильма «Cria cuervos» «Вскорми ворона» (исп. . Начало испанской пословицы: «Вскорми ворона, и он выклюет тебе глаза». . Стоит ему почувствовать себя в опасности, как он повторяет эти слова.
— Его надо лечить. Его состояние… сложное. Раздвоение личности как будто указывает, что он страдает еще и шизофренией. Но симптомы схожи с симптомами аутизма. Придется на несколько дней положить его в больницу. Я даю консультации в прекрасной клинике, и…
— Не могу! Ведь я вам уже объяснял. Стоит поместить его в клинику, как откроется правда. Наша правда. Это невозможно. Теперь вся надежда на Господа. «И будет Господь вождем твоим всегда, и во время засухи будет насыщать душу твою» Ис 58: 11. .
Феро, казалось, уже не слушал. Он пробормотал себе под нос:
— Я беспокоюсь. За него. За других.
— Слишком поздно.
— Слишком поздно?
— Думаю, сегодня ночью он кого-то убьет. В Париже, в Десятом округе. Он все время рыщет по кварталу Бельвиль.
17

До самого утра Жанна почти не сомкнула глаз. Переживания, размышления, голоса сменяли друг друга в бесконечных кошмарах. Встреча с Антуаном Феро. Я угощу вас мороженым. Сеанс гипноза. Голос чужака. Лес кусает тебя. И страхи отца. Думаю, сегодня ночью он кого-то убьет. В Десятом округе…
В глубине души она ни во что не верила. Ни в любовное свидание. Ни в будущее убийство. Свидание — это слишком хорошо, чтобы быть правдой. И можно ли доверять признанию в убийстве, сделанному в кабинете психоаналитика? Того самого психоаналитика, чей кабинет она поставила на прослушку? Немыслимо.
Да и сам Феро не больно-то в это верил. Иначе не поспешил бы на выставку Венского сецессиона. И не стал бы заигрывать с рыжей незнакомкой. С другой стороны, она понимала, почему он выглядел измученным. Почему за его разговорчивостью сквозило беспокойство. Вероятно, его, как и ее теперь, снедало мучительное сомнение. Произойдет ли убийство? Надо ли сообщить в полицию? Жанна улыбнулась. Если бы он только знал, чем она занимается на самом деле…
Она встала. Взглянула на часы. Девять. Сегодня суббота. Солнце уже заливало квартиру. Она пошла на кухню и приготовила себе неспрессо. Черный аромат и вкус жженой земли. Делать тартинки она не стала. Смотрясь в хромированную стенку холодильника, проглотила обычную дозу эффексора.
Надела майку с надписью против олимпийских игр в Пекине — вместо олимпийских колец на ней были изображены наручники — и «боксеры» от «Кальвина Кляйна». Слова отца не шли у нее из головы: «Думаю, сегодня ночью он кого-то убьет. В Десятом округе».
Ей, судье, ничего не стоило это проверить. Позвонить в парижскую префектуру полиции и узнать, не находили ли прошлой ночью в столице какой-нибудь труп. Если предположить, что «мужчина-ребенок» перешел к действию и избавился от трупа где-то в пригороде, можно даже обзвонить все прокуратуры Иль-де-Франс. Она знакома со всеми прокурорами. Или почти со всеми.
Еще один неспрессо. Она прошла в гостиную. Уселась перед низким столиком на диван. Достала из портфеля специальный телефонный справочник, выпущенный министерством юстиции, и взяла телефонную трубку.
Сначала она позвонила в офис прокурора ПП — префектуры полиции. Ни одного убийства за ночь. Во всяком случае, ни одного трупа сегодня утром. Но еще нет и десяти. К тому же сегодня суббота, а значит, труп могут найти через два дня, если он находится в офисе, на складе или любом другом рабочем месте.
Затем она позвонила в прокуратуру Нантера.
Ничего.
Прокуратура Бобиньи.
Ночью произошло убийство в Ганьи. В пьяной драке. Преступник уже задержан.
Кретей.
Ничего.
Жанна нашла телефонные номера прокуратур Большой короны Большая корона — общее название четырех департаментов, расположенных на границе Иль-де-Франс и не граничащих с Парижем: Сен-э-Марн, Ивелин, Эссон, Валь-д’Уаз. .
Версаль.
Ничего.
Сержи.
В Сене утонул бродяга.
Мо.
Ничего.
Мелен.
Убита женщина. Обычное семейное насилие.
Фонтенбло.
Ничего.
Понтуаз.
Ничего…
Она взглянула на часы. Почти одиннадцать. Ее долг выполнен. Каждый раз она просила дежурного перезвонить ей на мобильник, если что-то обнаружат. Все обещали. Не задавая вопросов. Репутация судьи Крулевска говорила сама за себя. У нее наверняка есть на то причины. Оставалось лишь ждать.
Пора забыть эту историю. И все-таки напоследок она набрала номер парижского штаба на площади Бово Министерство внутренних дел Франции. , куда приходили сообщения обо всех серьезных преступлениях, совершенных в Иль-де-Франс. Тоже ничего.
Штаб жандармов в Форт-Рони. Снова ничего. Тут она вспомнила, что на двенадцать записана к парикмахеру, потом у нее обед в Восьмом округе.
И вернулась в реальный мир.
Она собралась и причесалась. Отражение в зеркале оправдало худшие ее опасения. Можно подумать, что она курила и пила ночь напролет. Хороша Джулианна Мур… Жанна попыталась исправить положение с помощью макияжа.
Она вышла в полдень, когда ей уже следовало быть у парикмахера. Черные джинсы. Открытые босоножки. Майка от «Донны Каран». И прическа «боб», пока парикмахер не начнет над ней колдовать. Об убийстве она уже и думать забыла. Как и о Феро. Она не думала ни о чем.
Привести голову в порядок.
Самое неотложное субботнее дело.
18

Спустя полтора часа Жанна Крулевска со сносной стрижкой переступила порог ресторана, где была назначена встреча. В баре она назвала фамилию того, кто ее ждал, и ее провели между столиками. Высокие потолки. Витражи на окнах. Стиль ар-деко. А главное, много простора. Где-то она читала, что это направление в архитектуре навеяно кают-компанией пассажирского судна. Так или иначе, но здесь ей всегда казалось, что она поднимается на борт корабля.
— Извини за опоздание.
Эмманюэль Обюсон выпрямился во все свои сто восемьдесят пять сантиметров и с отцовской нежностью расцеловал ее в обе щеки. Старик никогда не был ее любовником. Он был для нее чем-то гораздо большим. Ее учителем, наставником, крестным. Жанна познакомилась с ним в самом начале своей карьеры, когда только заканчивала Школу судебных работников. Она работала с ним, когда он еще был председателем исправительной палаты парижского суда. В свои семьдесят Обюсон остался худощавым и широкоплечим. Глаза сверкали, как красный орден Почетного легиона у него в петлице. Настоящий кондотьер. И не только.
Этот человек состоял из парадоксов. Из них была соткана его мудрость. Сторонник левых взглядов, он, когда ему стукнуло шестьдесят, сколотил состояние, став экспертом по бракоразводным делам. И по сей день мог потребовать десятки тысяч евро только за то, чтобы надеть очки и пробежать глазами брачный договор. Одинокий, высокомерный, он так и не женился, но всегда оставался дамским угодником. Не имея детей, испытывал безграничную нежность ко всему юному и невинному. Но прежде всего этот холодный, суровый, строгий человек был эстетом. Поклонником искусства.
Обюсон научил Жанну всему. Профессии юриста. Истории искусств. И вот однажды оба знания соединились в Лувре, в зале греческой и римской скульптуры.
— Почему вы пригласили меня сюда?
— Я уже давно интересуюсь греческой скульптурой. Первые века. Затем Пракситель, Фидий, Лисипп. Эллинизм мне уже не так нравится. Много драпировок, движений. И в каком-то смысле меньше чистоты.
— А как же напутствия, которые вы хотели мне дать, прежде чем я приступлю к работе судьи?
— Это место — их метафора.
— Не понимаю.
Он ласково взял ее под руку и подвел к атлету с белыми мраморными глазами, держащему ребенка на сгибе локтя.
— «Гермес с младенцем Дионисом», единственная дошедшая до нас статуя Праксителя. Хотя нельзя ничего утверждать наверняка. Взгляни на эти линии, изгибы, выступы. Говорят, греки идеализировали природу, как фотограф ретуширует портрет. Но это не так. Греческие скульпторы поступали ровно наоборот.
Жанне уже не удавалось отвести взгляд от вытянутого тела: казалось, мышцы натягивают мраморную кожу. Живут. Сокращаются.
— Поначалу греческие скульпторы отталкивались от древнеегипетских образцов, постепенно наделяя их чертами, признаками, особенностями человека. Слабостями своей модели. Они старались вдохнуть в эти древние формы как можно больше жизни. И как раз во времена Праксителя этот метод принес наилучшие плоды. В руках скульптора древние каноны начали жить, дышать. Было достигнуто равновесие между абстракцией и индивидуальностью.
Жанна почувствовала, как старик стиснул ее руку. Орлиной хваткой.
— Я все-таки не вижу связи с моими расследованиями.
— Твои расследования, Жанна, — это твои скульптуры. Всегда будет соблазн что-то подогнать, чтобы они стали безупречными. Чтобы показания свидетелей совпадали минута в минуту. А мотивы были измерены с точностью до миллиметра. Словом, чтобы оставался один-единственный подозреваемый… Я же тебе советую поступать наоборот.
— В каком смысле?
— Работай как греки. Учитывай все несовершенства. Несовпадающие места и минуты. Пробелы в показаниях свидетелей. Противоречивые мотивы. Сохраняй все эти неправильности. Пусть твои расследования остаются живыми! Тогда ты увидишь, ты обнаружишь другие истины, и подчас они уведут тебя куда-то еще. Не следовало бы мне тебе это говорить, но некоторые дела до сих пор не дают мне покоя. Те, в которых были нестыковки. Не вписывающиеся детали, которые я отбросил ради стройности, логичности целого. Эти неточности мучили меня годами, пока мне не открывалась другая истина. Или хотя бы не одолевали сомнения.
— Вы хотите сказать, что невиновные сели в тюрьму?
— Невиновные, которых я, разумеется, считал виновными. Так тоже бывает. Мы сами, судьи, — лишь еще одно несовершенство судебной системы.
Кажется, тогда Жанна не совсем его поняла. Спустя десять лет она все еще шлифовала свои досье, стараясь, чтобы они выглядели стройными и логичными. Зато она заразилась его страстью к греческой и римской скульптуре. Не раз побывала в Греции, Италии, Северной Африке, где музеи ломятся от древних статуй. Да и в Париже она нередко приходила в Лувр, чтобы вновь полюбоваться этими телами, в которых столько жизни и дыхания…
— Как дела? — спросила она, устраиваясь напротив.
— Теперь, в июне, уже лучше. — Он надел очки и просматривал меню, которое им только что принесли. — Наконец-то прекратилась глупая болтовня о мае шестьдесят восьмого Май 1968 — социальный кризис во Франции, вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и всеобщую забастовку. Привел к смене правительства, отставке президента Шарля де Голля и в конечном счете к серьезным переменам в обществе. .
Жанна улыбнулась. Сразу видно старого социалиста.
— Ты ведь в этом участвовал?
— Участвовал.
— И не согласен со всем, что говорили и писали о тех событиях?
Он закрыл меню. Снял очки. Высокий лоб, волнистые волосы с проседью, властное удлиненное лицо, вокруг черных глаз залегли лиловые круги. Словно внутреннее пламя изрезало морщинами его кожу, как трескается африканская земля под лучами жаркого солнца. Но в Обюсоне чувствовалась прочность. Хрупким его не назовешь.
— Видишь ли, — начал он, — в то время родители не готовили нам сэндвичи, когда мы шли на митинг. Мы были против них. Против буржуазного порядка. Мы боролись за свободу, великодушие, ум. А сегодня молодые выходят на митинг ради прибавки к будущей пенсии. Буржуазия заразила все. Даже мятежный дух. Когда установленный порядок сам порождает свою оппозицию, системе нечего бояться. Наступила эра Сарко. Эра, когда сам президент воображает, что он на стороне искусства и поэзии. Разумеется, поэзии преуспевшей. Скорее Джонни Холлидея, чем Жака Дюпена.
Ни один обед с Обюсоном не обходился без колкостей в адрес Саркози. Ей захотелось сделать ему приятное:
— Ты заметил? Его рейтинг все время падает.
— Еще поднимется. За него я не беспокоюсь.
— В глубине души он тебе все больше нравится.
— Я похож на охотника, со временем привязавшегося к старому слону, за которым гонялся многие годы…
Подошел официант, чтобы принять заказ. Два салата, бутылка минеральной воды с газом. Оба они были аскетами.
— А сама ты как? — вновь заговорил Обюсон.
— Неплохо.
— Ну а дела любовные?
Она подумала о Тома. Все кончено. О Феро. Даже не начиналось.
— Типа Ground Zero Место взрыва (англ. . После событий 11 сентября 2001 г. так стали называть разрушенные башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. .
— На работе как?
Жанна мгновенно поняла, что сюда ее привело бессознательное желание попросить совета. Коснуться своей дилеммы. Незаконной прослушки. Предполагаемого убийства. И как ей из этого дерьма выбраться.
— Я в затруднении. У меня есть сведения. Данные, которые я пока не проверила, но они могут оказаться важными.
— Политика?
— Криминал.
— Что именно тебя беспокоит?
— Я не могу назвать свои источники. Не поручусь, что информация достоверная.
— Но она может помочь тебе начать расследование?
— Нет, не совсем. Информация неполная.
— Что ты имеешь в виду?
— Возможно, сегодня ночью в Десятом округе было совершено убийство.
— Имя жертвы тебе известно?
— Только убийцы. И то не совсем. И это тоже нельзя использовать. Мои источники слишком… сомнительные.
Обюсон задумался. Жанна вновь залюбовалась золотисто-коричневыми тонами, в которых был выдержан зал. Зеркалами. Витражами. И правда, похоже на кают-компанию. Да, она взошла на корабль, но курс ей пока неизвестен.
— Помнишь, как мы ходили в Лувр? — спросил наконец старик. — Обсуждали с тобой древнегреческое искусство. Человеческие несовершенства, слитые с совершенством правила.
— Я до сих пор пытаюсь понять смысл послания.
— Несовершенство — часть нашей работы.
— Значит, мне можно вести расследование вне правил? Сойти с проторенного пути?
— Но только если ты вновь на него встанешь. Потом отшлифуешь дело.
— Если оно достанется мне.
— Обратись в прокуратуру. Участвуй в расследовании. Засчитывается только результат.
— А вдруг я ошибаюсь?
— Значит, ты такая, какая есть. Обычный человек, наделенный необычными полномочиями. И это тоже часть правила.
Жанна улыбнулась. За этим она сюда и пришла. Она подозвала официанта:
— Я бы выпила чего-нибудь покрепче. А ты?
— Давай.
Бокалы с шампанским не заставили себя ждать. Сделав несколько ледяных глотков, она почувствовала прилив сил. Холод защищает от смерти. От разложения. Эти колючие пузырьки наполняли ее энергией. Они заказали еще по бокалу.
— А как твои любовные дела?
— Ну, есть у меня студенточки на черный день, — сказал старик. — Не считая моей официальной подруги. Адвокат лет сорока, до сих пор не теряет надежды женить меня на себе