У Маргариты глаза уставшие и сонные, как океан.
Секс для нее теперь - способ забыться. Способ выпустить пар. Спрятаться, смешавшись с нектаром и потом.
Это нечто совсем не похожее на любовь. Это, скорее, прикрытые стоном, очаянье и злоба. Маргарита спит со мной всё чаще, но порой кажется, будто для нее уже не существует «меня-любящего» и есть только «я-комок мяса и страсти», способный утолять жажду. Она не нуждается в улыбках и ласке. Ей нужна боль. Во время секса я перестаю быть её любимым и становлюсь ножом, которым она добровольно истязает себя. Я становлюсь рифами, на которые она нарочно ведет свою лодку. Так она искупает грехи. 
После каждого легкого поцелуя она пытается улыбаться, чтобы я не догадался, как ей на самом деле паршиво.
Маргарита – хрупкая копия Шарон Стоун в её лучшие годы. Те же коротко остриженные светлые волосы. Идеальные изгибы. Тот же кислотно-зеленый взгляд. Для того, чтобы мысленно сконструировать визуальный образ сегодняшней Маргариты, нужно просто представить Стоун в образе Индиры Ганди перед расстрелом или Святой Марии, глядящей на своего распятого сына.
Вчера Маргарита очень долго вертелась перед зеркалом. Она старательно красилась, заливала лаком волосы, выщипывала брови. После нанесения макияжа она выбрала из забитого одеждой шкафа своё лучшее вечернее платье. Ярко-красное. Оно наискось сползало с правого плеча, как у элегантных ретро-девиц из фильмов про гангстеров. Затем Маргарита, порывшись в столе, нашла цифровой фотоаппарат и попросила меня её сфотографировать. «Черт знает, что на уме у этих женщин! » - подумал я, но не стал противиться и расспрашивать. Маргарита гордо села в кресло, выпрямила спину и широко улыбнулась. Очень широко. И очень фальшиво. Мне показалось, что если бы она чуть сильнее поднатужилась, то её рот лопнул бы или порвался. Я придержал кнопку, икнула вспышка и моя улыбчивая девушка застыла на маленьком экране фотоаппарата. «Спасибо» - сухо кивнула она и потянулась ко мне, чтобы посмотреть на снимок. Её фальшивая улыбка мгновенно сползла с лица. «Зачем это тебе? » - не выдержал я. Маргарита сначала недоверчиво на меня покосилась, потом, видимо, осознав, что от меня нечего скрывать, плюхнулась обратно в кресло и сказала: «Я хочу, чтобы это фото было на моём надгробии. Пусть люди, проходящие мимо могилы, думают, что я прожила отличную жизнь. Пусть они верят, что есть еще счастье. Вдруг это кому-то поможет…»
Раньше Маргарита говорила много и охотно. Она относилась к тем людям, которых не тяготила долгая гравировка слов, перед тем как их озвучить. Она вообще почти не думала о чем, что и как говорить. Для нее слова существовали только тогда, когда они произносились. Я всегда завидовал этой легкости и простоте в разговоре.
Теперь же, от нее трудно услышать что-то кроме «угу» и «нет». Она остыла ко мне. Она остыла к жизни.
Маргарита растворила себя в горечи приближающегося конца.
Пиноккио взращивает в своей груди термитов и тлю. Рыба тщетно пытается утопиться. Одинокий Иисус прибивает себя к кресту. Маленькая мошка летит прочь от фонаря, предпочтя самоубийству на раскалённом стекле лампочки мучительную смерть от холода и страха. Вся скорбь и безнадёжность абсурдного мира выжигает бескрайнюю пустыню в душе Маргариты. Она плачет, и с каждой слезой внутри неё высыхают километры океана. Я читал много книг, но ни в одной из них не было тех выражений и слов, которые помогли бы описать ту тоску и отчаянье, которые я вижу сейчас в её сонных глазах.
- Если соберешься выйти в магазин, - говорит Маргарита, - то захвати мне бутылку рома.
- Но я могу не вернуться.
Она смотрит в окно:
- Будет обидно.
Там, за окном, вялый снег вымачивает прохожих до костей. Январь плюется тёплой погодой. Сугробы плавятся. Солнце припекает шляпы и спины. Так протестует природа.
Там, за окном, тяжелые ботинки втаптывают в землю белые хлопья. Они превращают в липкую грязь то, что вчера называлось зимой. Дворник сметает с асфальта талый снег, подобно тому, как полицейские замывают кровавые лужи в салонах смятых автомобилей. Они знают. Мы знаем. Знают все. В этом мире нельзя совершать ошибок…
Прости.