Памяти Юлии Борисовны Сапожниковой.

Вступительные экзамены в лицей. За столом какая–то очень необычная дама с ярким макияжем и горящими глазами. Что говорила – не помню, но помню, как она выскочила за мной в коридор и наговорила добрых слов. Это была моя любимейшая Юлия Борисовна Сапожникова. Счастье стало возможным - три года она вела литературу и русский, и еще 20 лет после окончания лицея мы были рядом.

Уроки ЮБ шли всегда нестандартно и без шаблонов. Она влетала в класс в растянутых ярких свитерах, длинных юбках, в крупной бижутерии, с по-разному накрашенными глазами и – порой с порога начинала читать стихи, цитировать классиков и закручивать в свой вихрь тонких ассоциаций, благородного чувства слова. С ней мы становились смелыми и свободными: доказать на открытом уроке, что Чичиков не так уж и плох, запеть романс на разборе «Бесприданницы», заявить, что в предложенных темах по Достоевскому не нравится ни одна и писать о ницшеанских мотивах…
Она ужасалась моему нечитаемому почерку и переписывала своим классически-учительским ровным крупным – мои сочинения, чтобы вчитаться и оставить себе на память. А однажды, когда я рассказывала что-то о Серебряном веке, ЮБ освободила меня от своих уроков и предложила работать индивидуально. Я читала Хармса и Розанова, Венечку и Даниила Андреева, приходила в ее крохотную квартиру, переполненную книгами, альбомами, журналами, позднее к ним добавились россыпи кассет, дисков, и мы часами разговаривали о литературе, живописи, путешествиях, ее обожаемом отце Борисе Абрамовиче, семьях друзей – Гибшманов, Таскаевых, Сидоровых, учениках, учителях… А еще – о наших счастливых и несчастных любовях.
К ней шла нескончаемая вереница учеников, тянущихся к безупречной порядочности и запредельной яркости, и одновременно, чинящих полки и телевизоры, приносящих сыр и хлеб. ЮБ постоянно кто-то обманывал и обижал или – обманывалась и обижалась, что было почти что – обнажалась. Она физически не выносила пошлости и ошибок в ударениях, сжималась от необходимости пойти в любую контору и о чем-то попросить. Ее квартиру обворовывали и затопляли, горела лестничная площадка, падали стеллажи, ломалась любая техника, но на маленьком столике всегда появлялись изысканные чашечки, в бокалы наливался коньяк, шампанское, варился кофе, и можно было забираться с ногами в кресло, укутываться в плед, – и время застывало.
Только она могла так звать меня «Светкой» и «Светонькой», ужасаться тому, как мало теперь читаю художественной литературы, требовать новых рассказов о Бродском, обижаться, что долго не звоню, а я и правда, долго не звонила. И вдруг ЮБ пропала, переехала в свой любимый Питер, несколько лет не могла найти хоть какой-то зацепки. И благодарность огромная Сергею Несговорову, который тоже оказался учеником, и выложил здесь, в «Контакте» ее фотографии. Я рвалась в Питер, к ней, примчавшись на окраину, такую далекую от ее обожаемого литературно-театрального центра, и никакие охапки цветов и гостинцев не могли выразить ликования и нежности.
ЮБ освоила ноут и скайп, все деньги точно также уходили на книги и диски, в доме, как всегда, почти не было еды, но были сотни томов, выписок, конспектов. Ей запредельно не хватало учеников. За окном в районе бесконечных новостроек строили новую школу, и она мечтала прийти туда и попроситься хоть на крохотный кусочек ставки. Была новая встреча, когда ЮБ заметалась и начала искать, что подарить на прощание. Рисунок с Маленьким принцем, красивые визитки и «Лирика» Цветаевой: «Поедешь в поезде, и как раз успеешь выучить все стихи оттуда – наизусть»! , – и написала «Моей любви на память».
Та новая встреча оказалась последней. В конце ноября, зная, что через месяц буду в Питере, купила для ЮБ мемуары, но не позвонила, озадачилась, что ее нет в скайпе, а Юлии Борисовны уже не было не только там – 29. 12. 2014 она ушла.
Моя любовь, упокой Вас Господь….