Ночная_Тишь@98nastroeniy. Арина_Авзалова@98nastroeniy.

Всем доброго утра. Впервые знакомлю вас, обитатели кофейни, со своими историями. Надеюсь на вашу помощь. Ниже часть первой главы истории, над которой я сейчас работаю, названия у нее пока нет. Первая часть отрывка (до звездочек) была написана давно, полгода назад примерно, потом полетел комп и я ее торопливо восстанавливала. Вторая часть (после звездочек) написана недавно. Так вот, мне не нравится первая часть, и я не могу понять, почему. Скажите, пожалуйста, свое мнение и впечатление вообще. Принимаю все виды критики, указания на текстовые и стилистические ошибки - в том числе.

День Восемьдесят Третий

«…сезон стихии – настолько водный, боюсь, цунами придет за мной…»
Я не знаю, почему эта строчка из стихотворения модной нынче поэтессы Марии Маленко преследовала меня сегодня. Вообще, почему я думаю о каком-то стихотворении?
Надо думать не о том, что придет цунами, а о том, что пришла она. Она здесь. Притом, что быть ее здесь не должно. Нет, нет, мне это кажется. Померещилось. Я, наверное, схожу с ума. Шизофрения на нервной почве. Я постаралась успокоиться, закрыла глаза, опустила лицо в ладони, сосчитала до десяти (сбилась один раз) и снова посмотрела сквозь набитую людьми комнату в сторону выхода. Она никуда не исчезла.
Я наклонилась к Марькиному уху:
- Маш, посмотри – видишь ту девушку? Вон, в коридоре стоит, сюда заглядывает. – Марька вынула из платка зареванное лицо.
-Чего? – просипела она. Я повторила. Марька часто захлопала веками, как крот, вынырнувший из норки посреди степи в жаркий полдень.
- Ну, вижу, - и она нырнула обратно в платок.
- Ясно, - резюмировала я самой себе.
- Чего? – крот снова зашевелил опухшим красным носом.
- Ничего.
Это не глюки. Это реально она. Это реальность. Реальностью было все происходящее. Эта комната, набитая людьми – кажется, я знаю их всех, Аринка в центре комнаты – и в центре внимания, как всегда. И она. И она здесь. Мы все здесь – все герои этой Драмы. Вся эта реальность – драма. Отчаяние – главное действующее лицо.
Я стояла, прислонившись к стене. Происходящее напомнило мне действие какой-то страшной пьесы. Уважаемые зрители! Акт первый, действие первое – трагическое! В этой пьесе у меня совсем не главная роль. Главная роль всегда принадлежала Аринке. Даже сейчас, когда она лежит посреди комнаты в этом… в этой… штуке. Сейчас главным героем стала ее смерть. Смерть главной героини. А я исполняю роль подружки главной героини и делаю то, что от меня ждут. Подружка главной героини в случае ее смерти должна плакать. Я плачу. Должна плакать сильнее – я плачу сильнее. Они смотрят на меня и не верят. Они думают, что я что-то знаю. Макс стоит у Аринкиного изголовья и отрешенно гладит ее предплечье. Рядом, изображая Максову тень, замер Ванька. Он глядит куда-то вниз, на красный бархат гроба, и невозможно понять, о чем он думает. Марька сидит возле меня на стуле и старательно рыдает в платок. В углу комнаты, не решаясь подойти ближе, стоит Женечка, в сопровождении своих подруг. На лице ее скромный профессиональный макияж, она, естественно не плачет. Женечка разглядывает свадебный наряд Аринки и, как обычно, завидует ей. У гроба, спиной ко мне, сидит Даша – Аринкина старшая сестра. Она склонила голову на плечо мамы, а плечи ее слегка вздрагивают. Она протирает щеки платком и, как мне кажется, смотрит на Аринкино лицо. А в коридоре, на выходе, заглядывая в комнату, стоит она. Я не знаю, какого черта она пришла сюда. Она уткнула голову в дверной косяк, на лицо ее опущен капюшон куртки, и вся она есть олицетворение Скорби. И она не играет, в отличие от большинства присутствующих. Она не издает ни звука, но по щекам ее катятся черные слезы. Я вижу, что люди, пытаясь скрыть удивление и любопытство, поглядывают на нее и шепчутся, пожимая плечами. Никто ее не знает. Кроме меня.
И все они, эти действующие лица драматической пьесы, перечисленные мной, иногда отвлекаются от рыданий, выходят из отрешенности и смотрят на меня. Без сочувствия, но вопросительно. И ждут. Ждут, что я встану на табуретку, громко призову всех к тишине и объясню, почему Аринка это сделала. Я же, мать вашу, лучшая подруга главной героини. Я все должна знать. После объяснения мотивов и причин ее поступка, я, обращаясь к каждому из героев поименно, заверю, что «ты не виноват/а». Возможно, они ждут, что я возьму всю вину на себя. Или переложу ее на Бога. А может, на саму Аринку. Макс смотрит на меня злобно и требовательно – он-то больше остальных зависит от моих объяснений. Без них он, как парень Аринки – главный подозреваемый в причинах ее поступка. Ванька смотрит тоскливо и с жалостью – скорее всего, он жалеет Макса и умоляет меня взглядом снять с него обвинения побыстрее. Марька жаждет, чтоб я объявила ее преемницей Аринки на посту старосты курса. Женечка глядит с любопытством – ей не терпится задать «вопросики» и узнать подробности про темную сторону Аринкиной жизни. Даша хочет, чтоб я указала виноватого, которого она самолично порвет на британский флаг. А она, та, в капюшоне – хочет правды.
А самое смешное в том, что я не могу сказать им ничего. Ни-че-го из того, о чем они мечтают, чего они хотят, ждут и требуют. Потому, что я не знаю. Я бы сама не отказалась сейчас посматривать искоса на кого-то и ждать объяснений. Не могу я никого оправдать. Все вы виноваты, дорогие мои герои. И действие это – Аринкина смерть – не конец, а только начало драмы. Нам все это еще долго расхлебывать. Аринка ни за что не уйдет со сцены просто так.
Гроб. Вот я и осознала это слово. Аринка лежит в гробу. В голове не укладывается. Гроб – это старость, конец, трупный запах и дешевый, отвратительно-красный бархат. Это несочетаемые с Аринкой артефакты. Аринка – это красота, сияющее создание, это вкус жизни, бьющей через край. Как этот сверкающий поток мог исчезнуть? Ариночка моя! Они же меня загрызут теперь, когда ты больше не защищаешь. Видишь, им и в голову не пришло, что я тоже потеряла! Может быть, больше их всех! Смотрят на меня, как свора псов, готовых броситься по любому знаку, сигнализирующему мою вину. Но моей вины нет! Я же ничего не знала…
От этих мыслей стало так тошно, хоть вой. И я завыла. Сначала тихо, по-бабьи, всхлипывая и утирая слезы ладошками. Потом с нарастающим отчаянием. Эта комната с мрачным старинным распятием в углу, этот красный бархат, эти взгляды, как камни, летящие в меня – все закружилось в безумном танце, мысли, точно стая огромных летучих мышей, метались вокруг, и я пыталась отогнать их руками. Вся мебель ожила и смотрела на меня тем же обвиняющим взглядом… Я, кажется, теряю сознание…
- …Настя!
Я открыла глаза. Или не открывала? Или я была в обмороке с открытыми глазами? В общем, я начала видеть. Похоже, у меня случилась форменная истерика. Лицо было залито слезами, под ладонями становилось жарко. Кто-то неловко поглаживал меня по плечу, и мне захотелось отдернуть руку. Я слышала свое имя, и пришлось опустить руки. Марька сунула мне под нос стакан воды, но я поморщилась, словно она предлагала мне коньяк. Хотя, от глоточка оного я бы сейчас не отказалась. За руку меня теребила мама Арины. Здрасьте.
- Деточка, успокойся. Нам всем сейчас тяжело… - говорила она.
Я спокойна, отстаньте все.
- Спасибо, - зачем-то ответила я.
Она, наконец, вышла. Я отодвинула от носа Марькину руку со стаканом.
- Ну ты даешь, Насть! – она таращила на меня свои круглые глаза, как мне показалось, с некоторой долей восхищения. – Что с тобой?
И сама выпила воду из стакана. Мы находились в кухне. Меня, вместе с истерикой, вывели из жуткой комнаты с распятием и мертвой Аринкой. Здесь было уютно и спокойно. Как будто ничего не произошло.
- Я хочу уехать домой, - безапелляционно заявила я. У Марьки глаза на лоб полезли.
- Ты чего? Похороны же!
Как меня достала эта безмозглая корова.
- Ну надо же, а я и забыла! – съязвила я. – Ладно, хоть ты напомнила! Большое, блин, спасибо!
- Чего ты.
Надо вставать и возвращаться. Похороны же.

***
Я смутно помню, что происходило дальше. Как будто вокруг меня перестроили декорации, а я не двигалась с места. На городском кладбище я не была ни разу. Как так получилось? Бабушка и дедушка похоронены в деревне, а больше в моей семнадцатилетней жизни никто не умирал. Оказывается, это один из основных показателей счастливой жизни. Я стояла одна, чуть поодаль от основной толпы, чья всеобщая истерия достигла апогея. У меня же сил больше не осталось. Я едва удерживалась от желания сесть прямо здесь, на грязный ноябрьский снег. Руки тряслись, словно я долго несла что-то тяжелое. Ах, да. Мне же вручили большую банку, полную воды и цветов. Я держала ее, пока Ванька не забрал. Наверное, он заметил, что я ее вот-вот выпущу. Он стоит, как и прежде, возле Максима. Тот больше не обращает на меня внимание. Выглядит отрешенным, и я понимаю его состояние.
Я думаю о кладбище, и о том особом покое, который здесь живет. Стоит только пройти сквозь ворота – и накатывает мистическое умиротворение. Жизнь – она там, за прутьями кладбищенского забора. А здесь – тишина. Я вдруг ловлю себя на мысли, что хотела бы тут остаться. Здесь никто не будет донимать вопросами, упреками, вообще, какими-либо словами.
На протяжении погребения я ждала, что меня начнут сводить с ума звуки заколачивания гроба, глухие удары земли о крышку, плач Даши или Аринкиной матери. Но ничего не было. Я на миг испугалась, что лишилась всех чувств. Даже руки от холода не немели. Мне хотелось приложить ладонь к левому боку и убедиться, что сердце все еще бьется во мне. Что за бред. Марька раздала всем нам – Аринкиным одногруппникам – по белой гвоздике. Цветы мертвых. Никогда не принесу их тебе, Арин, обещаю. Типа, после захоронения мы поочередно должны подойти к могиле и положить по цветку. Дурацкая, придуманная Марькой, церемония. Она это ради звания старосты делает. Проявляет инициативу.
Когда родные положили у памятника свои букеты, Марька начала корчить рожи во все стороны – мол, очередь гвоздик пришла. Господи, никогда это не кончится. Я шагнула в толпу, пробираясь вперед, к Аринкиной могиле. И тогда, из-за левого плеча, я услышала тихий шепот:
- Ее убили.
Я сначала не поняла слов. Потом меня будто о землю башкой ударили. Я попыталась обернуться, но уткнулась в собственный капюшон, покрывавший мою голову. Дрожащей рукой я попыталась его опустить, но заледенелые пальцы не слушались. Кто, кто это сказал? Меня окружали одногруппники, родные Арины, Дашкины подружки, которые пришли ее поддержать… Кто это сказал? И, главное, почему?
Аринка два дня назад бросилась вниз с двенадцатиэтажки. Почему? По многим причинам. Я не знала ни одной. И никто не знал. Но очевидно – это самоубийство.
Я не могу думать сейчас. Неловко кладу белый цветок к другим и отхожу подальше. Мимоходом натыкаюсь на взгляд Ваньки – он смотрит с какой-то тоскливой жалостью. Сокрушается, что я друга его не спасла. Не сказала всем, что Макс не виноват в Аринкином поступке.
Но мне теперь не до того. Был ли он, этот поступок? Или нужно искать не виноватого в причинах, а виновного в убийстве? Что за бред происходит?
Я устала и не хочу думать об этих словах. Может, мне показалось. Может, я сошла с ума. Народ, вон, двинулся к воротам. Ко мне направляется Даша. Не дождалась объяснений с моей стороны и идет их требовать.
- Ты придешь на поминки?
О, боги, боги мои, яду мне, яду. Еще и поминки.
- Сил нет… - пролепетала я.
- Но завтра приходи. Мне так и не удалось поговорить с тобой. Хоть расскажешь, почему она это…
Она расплакалась. Подлетели ее подружки. Они подхватили Дашу под руки, мягко направляя к выходу. Я промолчала и натянула капюшон до самого носа.
Прощай, кладбищенский покой. Мой личный покой, похоже, тоже здесь остается. В могиле вместе с Ариной.